В августе 91-го
Начало 90-х годов XX века (клавиши не поворачиваются написать «прошлого века» – ведь это все было будто вчера). Страну лихорадит. Пустые полки магазинов. События в Баку, Тбилиси, Вильнюсе, Риге — страшно включать телевизор. И вместе с тем — отмена шестой статьи Конституции о руководящей роли коммунистической партии, референдум о сохранении Советского Союза. Казалось бы, ничто не предвещало. Но вот пришел август…
По прошествии двадцати лет стирается из памяти трагизм ситуации, растерянность, переживания за людей, вставших на защиту Белого дома. И вспоминаются какие-то курьезные моменты, произошедшие в те окаянные дни.
В тот год ко мне в гости собирались приехать друзья из Москвы в количестве сразу двух семей. Гостей лучше всего принимать на расстоянии. Поэтому я взял им путевки в лагерь Черноморского пароходства «Альбатрос» на Каролино-Бугазе. Да-да, тогда еще существовали и ЧМП, где я работал в газете «Моряк», и лагерь «Альбатрос», где любил отдыхать.
Первая порция отдыхающих прибыла в воскресенье – 18 августа. Как водится, посидели. Именно в тот вечер мой 16-летний сын Саша за столом придумал карикатуру, как оказалось – пророческую: герб Советского Союза, где на ленточках черного цвета надписи: «От Украины», «От Литвы», «От Беларуси», ну и так далее – от всех 15 союзных республик. А рано утречком 19-го непоседливые московиты двинули на Привоз, и вернулись перепуганные: на рынке только и разговоров было, что о перевороте в Москве. Я включил телевизор – мало ли что могут сказать москвичам на Привозе. Экран был заполнен «Лебединым озером», которое с завидной регулярностью повторялось в пятилетку великих похорон: в 1982, 1983 и 1984. «Кто же еще мог умереть?» — подумал я. — «Неужели сам?!!» Но все оказалось гораздо хуже. Умирала страна!
Когда на экране телевизора появились «великолепная восьмерка» с дрожащими руками, все стало ясно. Хотя почему восьмерка. В ГКЧП этих ублюдков действительно было восемь. А вот на пресс-конференцию рискнуло прийти только пять. Не появились перед телезрителями председатель КГБ СССР, член ЦК КПСС Владимир Крючков, премьер-министр СССР Валентин Павлов и министр обороны СССР, член ЦК КПСС Дмитрий Язов: очевидно, они уже тогда предполагали, что долго это не продлится…
Первая мысль: а что же вторые друзья – не приедут? А первые – не уедут, так и будут жить у нас?!
– Позвони в Москву, узнай, как там, – посоветовала жена.
– Ты с ума сошла! Чему учил нас Ленин, кроме того, что учиться, учиться и учиться? А учил он, что в первую очередь надо брать почту, телеграф и телефон.
Тем не менее, я набрал номер и тут же услышал голос друга. Звук был, как из соседней комнаты. Очевидно, все силы «глушилок» ушли на блокирование мыса Форос.
– У нас тут все в порядке. На Ленинском проспекте танки, но рейсы из Внуково вылетают.
Чудеса, да и только.
Мы вышли в город, и оказалось, что Одесса живет своей жизнью. Разве что стала чуть более собранной и подтянутой. На углу Дерибасовской и тогда еще Ленина, возле магазина «Колбасы» вдруг «выбросили» пельмени. Очевидно, чтобы убедить население, что все уже начинает меняться к лучшему. Тут же собралась небольшая (по тем временем) очередь, человек двадцать. Стали и мы. И вдруг впереди большая одесская дама начинает скандалить: «А почему везде пельмени по 2.60, а у вас по рубль восемьдесят?» Продавщица в растерянности, толпа в недоумении, но тут с самого конца очереди доносится интеллигентный голос: «Что вы хотите, это вам не при Горбачеве».
Короче, друзья все-таки прилетели, но с опозданием на полтора часа. И еще полтора часа ждали, когда выдадут багаж. Сын сформулировал это так: «Вот, блин, как с утра день не задался, так и пошло!»
Когда 20 августа мы приехали в лагерь «Альбатрос» и начали оформляться, я заявил, что у меня две семьи беженцев из Москвы, поэтому нам нужен отдельный домик. И мы его тут же получили.
Все волнение и переживания этих трех сумасшедших дней свелись к тому, что наши два приемника были настроены на четыре волны: BBC и «Эхо Москвы» на коротких волнах, «Маяк» и радиоточку — на средних. И мы нервно щелкали переключателями диапазонов всякий раз, как только выходили из волн черноморских и падали на горячий песок.
В самую напряженную ночь с 20-го на 21-е отличился мой сын. Когда все легли спать, он остался один на один с приемниками и утром подробно доложил о ночных событиях.
А на следующий день в лагерь начало стекаться пароходское начальство, которое в другое время в жизни не поехало бы отдыхать в таких спартанских условиях. Наиболее честно объяснил свое появление комсомольский вожак ЧМП и по совместительству народный депутат Украины:
– Сейчас они будут всех вызывать в Киев, выкручивать руки, заставлять голосовать за ГКЧП, так я лучше здесь отсижусь.
А вот тогдашний начальник ЧМП, наоборот, просчитался. Находясь в законном отпуске в Ялте, он умудрился дать телеграмму в Москву в поддержку ГКЧП, что, в конечном счете, стоило ему места.
21-го к вечеру, когда все уже стало ясно, в наш домик заглянул еще один большой начальник, который частенько подкидывал мне материалы для газеты.
– Зайди ко мне.
– Зачем? Давай выпьем здесь!
– Зайди, разговор есть!
Когда я зашел в отдельный начальственный домик, начальник достал бутылку очень дорогого виски, чем меня очень поразил. Был он человеком прижимистым и за пять лет наших регулярных встреч в его кабинете не угостил даже чашечкой кофе. Под анекдоты, шутки, прибаутки время летело незаметно. А когда бутылка подходила к концу, начальник, прикрыв окошко и оглядевшись, поделилось сокровенным:
– Я вот чего боюсь – что сейчас пойдут гонения на коммунистов.
Расхохотавшись от такого неожиданного перехода, я успокоил его:
– Да что ж мы звери какие? Вон в войну евреев спасали, что ж теперь коммунистов не спасем?
24 августа я приехал в Одессу. В родную редакцию зашел, распахнув ногой дверь, со словами: «Коммунисты, встать! Лицом к стене! Руки за голову!» Все захохотали, а самый молодой редакционный коммунист, которого приняли в партию в начале июня, вскочил и начал оправдываться: «А я? Что я? Я ж недавно, всего ничего». Кстати именно он на открытом партсобрании, где его принимали, обессмертил себя фразой. Отвечая на вопрос, какие он видит в себе недостатки, он сказал дословно следующее: «Я согласен с Борисом Владимировичем, что мне пора иметь собственное мнение».
А после обеда я сказал свой самый лучший тост. Я шел по улице, слушая в наушнике трансляцию заседания Верховной Рады. Уже отбуянило утреннее заседание, где так называемые демократы требовали чуть ли не линчевать Кравчука, началось вечернее, на котором те же демократы чуть ли не лизали Макарыча за «незалежнисть». Из окна первого этажа дома, где жили мои приятели, доносился веселый шум. Там справляли день рождения. Увидев меня, они попытались затащить к себе, а когда я отказался, передали мне через окно рюмку и попросили сказать тост. И я сказал так:
– Выпьем за незалежну вiд нас Україну!